Вечер 21 июня
Вспоминает унтер-офицер Гельмут Колаковски: «Поздним вечером наш взвод
собрали в сараях и объявили: «Завтра нам предстоит вступить в битву с мировым
большевизмом». Лично я был просто поражен, это было как снег на голову, а как
же пакт о ненападении между Германией и Россией? Я все время вспоминал тот
выпуск «Дойче вохеншау», который видел дома, и в котором сообщалось о
заключенном договоре. Я не мог и представить, как это мы пойдем войной на
Советский Союз». Приказ фюрера вызвал удивление и недоумение рядового состава.
«Можно сказать, мы были огорошены услышанным, – признавался Лотар Фромм,
офицер-корректировщик. – Мы все, я подчеркиваю это, были изумлены и никак не
готовы к подобному». Но недоумение тут же сменилось облегчением избавления от
непонятного и томительного ожидания на восточных границах Германии. Опытные
солдаты, захватившие уже почти всю Европу, принялись обсуждать, когда
закончится кампания против СССР. Слова Бенно Цайзера, тогда еще учившегося на
военного водителя, отражают общие настроения: «Все это кончится через
каких-нибудь три недели, нам было сказано, другие были осторожнее в прогнозах –
они считали, что через 2–3 месяца. Нашелся один, кто считал, что это продлится
целый год, но мы его на смех подняли: «А сколько потребовалось, чтобы
разделаться с поляками? А с Францией? Ты что, забыл?»
Но не все были столь оптимистичны. Эрих Менде, обер-лейтенант из 8-й
силезской пехотной дивизии, вспоминает разговор со своим начальником,
состоявшийся в эти последние мирные минуты. «Мой командир был в два раза старше
меня, и ему уже приходилось сражаться с русскими под Нарвой в 1917 году, когда
он был в звании лейтенанта. «Здесь, на этих бескрайних просторах, мы найдем
свою смерть, как Наполеон», - не скрывал он пессимизма... Менде, запомните этот
час, он знаменует конец прежней Германии».
В 3 часа 15 минут передовые немецкие части перешли границу СССР.
Артиллерист противотанкового орудия Иоганн Данцер вспоминает: «В самый первый
день, едва только мы пошли в атаку, как один из наших застрелился из своего же
оружия. Зажав винтовку между колен, он вставил ствол в рот и надавил на спуск.
Так для него окончилась война и все связанные с ней ужасы».
22 июня, Брест
Захват Брестской крепости был поручен 45-й пехотной дивизии вермахта,
насчитывавшей 17 тысяч человек личного состава. Гарнизон крепости - порядка 8
тысяч. В первые часы боя посыпались доклады об успешном продвижении немецких
войск и сообщения о захвате мостов и сооружений крепости. В 4 часа 42 минуты
«было взято 50 человек пленных, все в одном белье, их война застала в койках».
Но уже к 10:50 тон боевых документов изменился: «Бой за овладение крепостью
ожесточенный - многочисленные потери». Уже погибло 2 командира батальона, 1
командир роты, командир одного из полков получил серьезное ранение.
«Вскоре, где-то между 5.30 и 7.30 утра, стало окончательно ясно, что
русские отчаянно сражаются в тылу наших передовых частей. Их пехота при
поддержке 35–40 танков и бронемашин, оказавшихся на территории крепости,
образовала несколько очагов обороны. Вражеские снайперы вели прицельный огонь
из-за деревьев, с крыш и подвалов, что вызвало большие потери среди офицеров и
младших командиров».
«Там, где русских удалось выбить или выкурить, вскоре появлялись новые
силы. Они вылезали из подвалов, домов, из канализационных труб и других
временных укрытий, вели прицельный огонь, и наши потери непрерывно росли».
Сводка Верховного командования вермахта (ОКВ) за 22 июня сообщала:
«Создается впечатление, что противник после первоначального замешательства
начинает оказывать все более упорное сопротивление». С этим согласен и
начальник штаба ОКВ Гальдер: «После первоначального «столбняка», вызванного
внезапностью нападения, противник перешел к активным действиям».
Для солдат 45-й дивизии вермахта начало войны оказалось совсем
безрадостным: 21 офицер и 290 унтер-офицеров (сержантов), не считая солдат,
погибли в ее первый же день. За первые сутки боев в России дивизия потеряла
почти столько же солдат и офицеров, сколько за все шесть недель французской
кампании.
О русских солдатах
Первоначальное представление о населении России определялось немецкой
идеологией того времени, которая считала славян «недочеловеками». Однако опыт
первых боев внес в эти представления свои коррективы.
Генерал-майор Гофман фон Вальдау, начальник штаба командования
люфтваффе через 9 дней после начала войны писал в своем дневнике: «Качественный
уровень советских летчиков куда выше ожидаемого… Ожесточенное сопротивление,
его массовый характер не соответствуют нашим первоначальным предположениям».
Подтверждением этого стали первые воздушные тараны. Кершоу приводит слова
одного полковника люфтваффе: «Советские пилоты – фаталисты, они сражаются до
конца без какой-либо надежды на победу и даже на выживание, ведомые либо
собственным фанатизмом, либо страхом перед дожидающимися их на земле
комиссарами». Стоит заметить, что в первый день войны с Советским Союзом
люфтваффе потеряли до 300 самолетов. Никогда до этого ВВС Германии не несли
таких больших единовременных потерь.
В Германии радио кричало о том, что снаряды «немецких танков не только
поджигают, но и насквозь прошивают русские машины». Но солдаты рассказывали
друг другу о русских танках, которые невозможно было пробить даже выстрелами в
упор – снаряды рикошетили от брони. Лейтенант Гельмут Ритген из 6-й танковой
дивизии признавался, что в столкновении с новыми и неизвестными танками
русских: «…в корне изменилось само понятие ведения танковой войны, машины КВ
ознаменовали совершенно иной уровень вооружений, бронезащиты и веса танков.
Немецкие танки вмиг перешли в разряд исключительно противопехотного оружия…»
Танкист 12-й танковой дивизии Ганс Беккер: «На Восточном фронте мне
повстречались люди, которых можно назвать особой расой. Уже первая атака
обернулась сражением не на жизнь, а на смерть».
Артиллерист противотанкового орудия вспоминает о том, какое
неизгладимое впечатление на него и его товарищей произвело отчаянное
сопротивление русских в первые часы войны: «Во время атаки мы наткнулись на
легкий русский танк Т-26, мы тут же его щелкнули прямо из 37-миллиметровки.
Когда мы стали приближаться, из люка башни высунулся по пояс русский и открыл
по нам стрельбу из пистолета. Вскоре выяснилось, что он был без ног, их ему
оторвало, когда танк был подбит. И, невзирая на это, он палил по нам из
пистолета!»
Автор книги «1941 год глазами немцев» приводит слова офицера,
служившего в танковом подразделении на участке группы армий «Центр», который
поделился своим мнением с военным корреспондентом Курицио Малапарте: «Он
рассуждал, как солдат, избегая эпитетов и метафор, ограничиваясь лишь
аргументацией, непосредственно имевшей отношение к обсуждаемым вопросам. «Мы почти
не брали пленных, потому что русские всегда дрались до последнего солдата. Они
не сдавались. Их закалку с нашей не сравнить…»
Гнетущее впечатление на наступающие войска производили и такие эпизоды:
после успешного прорыва приграничной обороны, 3-й батальон 18-го пехотного
полка группы армий «Центр», насчитывавший 800 человек, был обстрелян
подразделением из 5 солдат. «Я не ожидал ничего подобного, – признавался
командир батальона майор Нойхоф своему батальонному врачу. – Это же чистейшее
самоубийство атаковать силы батальона пятеркой бойцов».
В середине ноября 1941-го года один пехотный офицер 7-й танковой
дивизии, когда его подразделение ворвалось на обороняемые русскими позиции в
деревне у реки Лама, описывал сопротивление красноармейцев. «В такое просто не
поверишь, пока своими глазами не увидишь. Солдаты Красной Армии, даже заживо
сгорая, продолжали стрелять из полыхавших домов».
Зима 41-го
В немецких войсках быстро вошла в обиход поговорка «Лучше три
французских кампании, чем одна русская». «Здесь нам недоставало удобных
французских кроватей и поражало однообразие местности». «Перспективы оказаться
в Ленинграде обернулись бесконечным сидением в пронумерованных окопах».
Высокие потери вермахта, отсутствие зимнего обмундирования и
неподготовленность немецкой техники к боевым действиям в условиях русской зимы
постепенно позволили перехватить инициативу советским войскам. За трехнедельный
период с 15 ноября по 5 декабря 1941 года русские ВВС совершили 15 840 боевых
вылетов, тогда как люфтваффе лишь 3500, что еще больше деморализовало
противника.
В танковых войсках ситуация была аналогичной: подполковник Грампе из
штаба 1-й танковой дивизии докладывал о том, что его танки вследствие низких
температур (минус 35 градусов) оказались небоеготовы. «Даже башни заклинило,
оптические приборы покрываются инеем, а пулеметы способны лишь на стрельбу
одиночными патронами…» В некоторых подразделениях потери от обморожений
достигали 70%.
Йозеф Дек из 71-го артиллерийского полка вспоминает: «Буханки хлеба
приходилось рубить топором. Пакеты первой помощи окаменели, бензин замерзал,
оптика выходила из строя, и руки прилипали к металлу. На морозе раненые
погибали уже несколько минут спустя. Нескольким счастливчикам удалось
обзавестись русским обмундированием, снятым с отогретых ими трупов».
Ефрейтор Фриц Зигель в своем письме домой от 6 декабря писал: «Боже
мой, что же эти русские задумали сделать с нами? Хорошо бы, если бы там наверху
хотя бы прислушались к нам, иначе всем нам здесь придется подохнуть».
http://vk.com/nazbol94?w=wall211364929_486%2Fall
| 
