1. Праздник 7 ноября был отменен не при разрушителе державы и бесшабашном «реформаторе» Ельцине, а при его преемнике В.В. Путине, которого во всех СМИ не устают величать «истинным патриотом» и «радетелем о силе и могуществе нашей державы». На мой взгляд, это еще одно доказательство тому, что патриотизм Путина –  это нечто вроде дымовой завесы, предназначение которой – прикрыть истинную суть политики пришедших к власти в России финансово-олигархических группировок. Ведь день Октябрьской революции 7 ноября – и это мое глубокое убеждение – это самый настоящий патриотический праздник, и он является таковым не только и даже не столько для коммунистов и марксистов, но и для всякого, кто любит великую Россию, гордится ее просторами, историей, свершениями, верит в ее не менее великую будущность.

Я как человек, который детством и краешком юности застал еще советские времена, хорошо помню, как этот праздник  отмечался  тогда, и самое яркое мое воспоминание – это военный парад на Красной площади. Мимо мавзолея, на трибуне которого стояли вожди Советского Союза, на глазах застывших от восхищения демонстрантов  и миллионов советских граждан, которые видели все это по телевизору, грохотали настоящие величественные в своей опасной смертоносной красоте танки, боевые машины, тягачи, которые везли корпуса ракет, шли солдаты с точенными волевыми лицами, с автоматами наперевес. Это вам не бутафорские опереточные «россиянские» гусары, скачущие теперь  по главной площади страны в дни официальных торжеств и готовые разбежаться врассыпную от звука хлопушки. Это настоящая военная мощь настоящей великой державы. Каждый кто видел  советский военный парад, посвященный 7 ноября, не только душой и сердцем, но и всей кожей чувствовал, что он – гражданин империи, контролирующей половину земного шара, наводящей ужас на своих заокеанских врагов – ненасытных плутократов, мечтающих высосать сок из человечества, выступающей как защитница и освободительница для страдающих народов  третьего мира, предлагающая им вместо прозябания на периферии мирового капитализма проект иной народно-демократической модернизации.  

Невозможно передать то чувство гордости, то чувство настоящего великодержавного патриотизма, которое  я, как, наверное, многие граждане СССР,  испытывал тогда.  И меньше всего я думал тогда о происхождении этого праздника, о вождях революции, изображенных на плакатах, которые несли демонстранты и которые были развешаны на домах. Они представлялись мне уже подернутыми дымкой истории старозаветными фигурами, которые конечно, очень важны, но  не имеют большого значения для нашей имперской современности. И как я сейчас понимаю, если бы на трибуне мавзолея оказались бы каким-нибудь чудом некоторые из реальных вождей и участников той революции – романтики левой идеи вроде Троцкого или Бухарина, не говоря уже о левых эсерах или анархистах, то они, верно, не просто растерялись бы, но и  в определенном смысле ужаснулись. Они мечтали о безгосударственной, безнациональной всемирной коммуне, и всегда ненавидели люто даже само патриотическое чувство. Вряд ли они ожидали, что хитрый дух российского великодержавия использует их усилия для того, чтобы создать новую индивидуацию великой российской государственности и цивилизации.  Не знаю как для других, а для меня 7 ноября  сколько себя помню ощущался как день рождения новой российской сверхдержавы – СССР, которая представляла собой воспроизведение на новом витке истории России, только теперь уже не лапотной и крестьянской, а обзаведшейся космическими ракетами и ядерным оружием … И по моему убеждению, люди, которые отменили празднование этой даты вряд ли могут называться патриотами России. 

 2.  Действительно, глядя на события 1917-1921 годов с высоты пройденного исторического пути, мы можем констатировать, что большевики выступили как строители великой державы, которая не просто стала геполитической и культурной правопреемницей  исторической российской государственности – Российской Империи, но и превзошла ее по мощи и влиянию в мире. Дабы не быть обвиненными в пристрастности, обратимся для подтверждения этого заявления к  деятелю, которого уж никак не упрекнешь в симпатии к СССР – к писателю-диссиденту А.И. Солженицыну.   В своем знаменитом «Письме к вождям Советского Союза» он, между прочим, замечал: «От   всех   этих   слабостей   (слабостей царской дипломатии – Р.В.) с  начала  и  до  конца  освобождена советская дипломатия.  Она умеет  требовать, добиваться  и брать,  как никогда не умел  царизм. По своим  реальным достижениям, она  могла бы считаться  даже  блистательной: за  50  лет, при  всего  одной большой войне, выигранной не с лучшими позициями, чем у других, -  возвыситься от разоренной гражданской смутою страны до сверхдержавы, перед которой трепещет  мир».  

Дорогого стоит такое признание политических успехов СССР из уст ярого антисоветчика и не менее ярого  идеализатора дореволюционных порядков! И это истинная правда, которая подтверждается самими историческими фактами. Вспомним, что советская Российская республика, возникшая после перехода власти от временного правительства ко II съезду Советов и избранному им органу – Совету народных комиссаров, первоначально была немногим больше территории центральной России. Украина, Белоруссия, Туркестан, Кавказ образовали отдельные государства, юг России, Сибирь и Дальний Восток также не подчинялись центральному правительству. Большевики в октябре 1917 пришли к власти не в России, поскольку России как единого государства после полугода бездарного правления февралистов-либералов уже и не было, большевики, как сказал Герберт Уэллс, пришли к власти на тонущем корабле.  Октябрьское вооруженное восстание первоначально действительно, было лишь переворотом в отдельного взятом городе, почти никак не сказавшемся на тех территориях бывшей Российской Империи, политическое руководство которых фактически уже мыслило себя отделившимися независимыми государствами. 

Но 1921 году после трехлетней гражданской войны большевикам фактически удалось объединить под властью Советского правительства и Компартии практически всю территорию Российской империи, за исключением  Прибалтики, Финляндии и Польши, а также части Бессарабии и Западной Украины.  Впрочем, попытка установить Советскую власть в Финляндии и в «государствах Балтии» также была, но не удалась. Причем, прибалтийским националистам помогли «сохранить независимость» белогвардейцы, которые на словах были против «самостийников» и за «единую и неделимую Россию», а на деле поддерживали их, а также Антанта, которая клялась в верности интересам России, а на самом деле откалывала от России целые куски. Так, в феврале 1918 года армия эстонских националистов при помощи белогвардейских частей Юденича, финских подразделений и английского флота вытеснила Красную армию с территории Эстонии, а в 1919 году генерал Юденич официально признал независимость Эстонии (Декларация «К населению русских территорий Северо-Западного фронта»).  Эстонские националисты отблагодарили белых за это интернированием в концлагеря солдат разгромленной армии Юденича, в которых большинство их погибли от холода, голода и тифа.

То  же касается и Польши, революционная Россия предпринимала попытку присоединить ее к СССР, и Польша могла  бы стать республикой Советского Союза, вернувшись в имперское пространство, из которого она выпала в Феврале, но поход на Варшаву под руководством Тухачевского бесславно провалился.   При этом большевики проявили недюжинные политические таланты и интуицию. Это проявилось в частности в том, что они сумели виртуозно использовать в своих целях два нововведения, представлявших собой живое творчество масс – Советы  и федерализм. Про Советы ничего не было сказано у Маркса и Энгельса.  Да и в программе русских социал-демократов говорилось, что после буржуазной революции в России должна установиться либерально-демократическая система как на Западе – с парламентом, многопартийностью и т.д.  Советы были вызваны к жизни энергией и социальным творчеством самого народа. Большевики просто вовремя поняли, что система Советов, напоминавших общинные сходы,  русским революционным массам, сохранившим психологию крестьян-общинников, даже если это были солдаты и рабочие, ближе и понятнее, чем западный парламентаризм. Так оно и оказалось.  Впоследствии белые прямо говорили об этом и признавались, что одной из главных их ошибок было догматическое следование западным политическим моделям, русским крестьянам и рабочим непонятным, да и ненужным. Точно также дело обстояло с федерализмом.  Современные белые патриоты любят гневно восклицать, что перейдя от унитарной империи к федеральному государству с элементами национальных государств в регионах, Ленин и большевики заложили «бомбу замедленного действия» под целостность России. В действительности все как раз наоборот. Большевики, таким образом спасли Россию, которая могла быть развалена,  да и уже была развалена политиками-сепаратистами с национальных окраин в 1917-1920-х г.г. Националистические эмоции пробудил уже развал империи в феврале 1917, когда стали отделяться Финляндия и Польша и стали поговаривать об отсоединении прибалты и украинцы. Обратно, под спуд эти националистические настроения загнать было нельзя, их можно было лишь учесть и пойти с ними на определенный компромисс. Таковым компромиссом и стал федерализм, тоже вполне стихийно сформировавшийся в ходе выстраивания взаимоотношений между центрами и регионами в бурную годину революции (например, между Башкирской республикой З. Валидова и Совнаркомом В.И. Ленина, которые одними из первых подписали договор друг с другом). В той ситуации  это была единственная возможность сохранить большое российское политическое пространство. Догматизм белых в том и состоял, что они до последнего не желали идти на компромисс с нерусскими национальными движениями,  не понимая, что прежнее устройство России уже невозможно и что нужно искать иные, более гибкие формы великодержавия (а когда пошли на компромисс, как Юденич, признавший в 1918 году независимость Эстонии, то сделали это под давлением союзников по Антанте, что еще более обесценило такой их ход). У большевиков опять оказалось больше гибкости и такта, без каковых не бывает державостроителей.  Недаром же наиболее прозорливые русские патриоты, не питавшие ни малейших симпатий к идеям коммунизма и марксизма, видя, что большевики, вопреки своей интернационалистской и даже космополитической риторике объединяют империю, встали на их сторону. Они  исходили из главного принципа патриота: польза и благо Отечества, его целостность и политическая и военная мощь важнее субъективных разногласий того или иного патриота с правящим в Отечестве режимом. В 1920 году герой Первой мировой войны генерал Брусилов и группа высших офицеров царского генштаба перешли на сторону большевиков и стали служить в Красной армии и более того, выступили с открытым обращением к русскому офицерству, в котором призывали офицеров идти в Красную армию, дабы «послужить матушке-Руси».  Примерно в то же время активный белогвардеец и монархист В. Шульгин произносит знаменитые слова – о том, что белая идея переползла фронты гражданской войны  и попала к красным и что большевики, думая, что воюют за интернационал, воют за Великую Россию. 

В том же 1920 году бывший идеолог колчаковского режима, правый кадет Н.В. Устрялов провозглашает лозунг национал-большевизма, признания большевиков как национальной силы, отстаивающей независимость России от агрессии Антанты, и обустраивающей жизнь русского народа и других народов  России. «С точки зрения русских патриотов, русский большевизм, сумевший влить хаос революционной весны  в суровые, но четкие формы своеобразной государственности, явно поднявший международный престиж объединяющейся России и несущий собою разложение нашим заграничным друзьям и врагам, должен считаться полезным для данного периода фактором в истории русского национального дела» - писал Н.В. Устрялов в сборнике «В борьбе за Россию» (1920). Вскоре эти идеи Устрялова найдут единомышленников в пражской эмиграции, где выйдет сборник «Смена вех», призывающий эмигрантов возвращаться в СССР и помогать отстраивать новое российское государство.  В передовой статье «Смены вех» один из лидеров движения, тоже бывший правый кадет Ю.В. Ключников призывал русскую интеллигенцию вместе  с остатками белых армий оказавшуюся за границей: «принять сам факт случившейся в России революции, признать ее национальный, русский характер, отказаться от трактовки всего произошедшего в России как крупной неприятности, прекратить мешать "родине и русскому народу в их борьбе за лучшее будущее"».   На призыв это отзовутся тысячи и тысячи. Только в 1921 году в РСФСР вернулись 121.843 эмигранта, вдохновленные призывом сменовеховцев. Они стали «спецами» - инженерами, врачами, военными, учеными и преподавателями вузов, благодаря усилиям которых развороченная гражданской войной страна уже скоро вошла в нормальное мирное русло жизни.  Сменовеховцы имели своих сторонников и среди некоммунистической интеллигенции в самой России, их лидером по эту сторону границы был И. Лежнев, издававший журнал «Россия». То, что  в 1920-х годах звучало как парадоксы утонченных политических мыслителей  после 1930-х и особенно после 1940-х стало очевидным: большевизм и великодержавие не просто совместимы, именно через большевизм и  могло только реализоваться и реализовалось новое российское великодержавие. Вспомним, что вошедшую в Берлин весной 1945 года советскую армию ярый антисоветчик Деникин назвал «русским воинством». Вообще во время Отечественной войны большая часть эмиграции стала на позиции «оборончества»: советского патриотизма, так как Советский Союз был тогдашней исторической формой существования российской цивилизации, и его поддержка в борьбе против иностранных агрессоров была в их глазах поддержкой России.
После же войны, когда завершилось соединение социализма и русской идеи в «сталинской красной монархии» для всех, кроме ослепленных ненавистью антикоммунистов, стало ясно, что СССР и есть новая великая Россия, недаром на Западе его так и называли – Россия. 

 
3. При этом нельзя не заметить, что большевики первоначально вовсе не стремились специально к созданию великого российского государства.  Большевики ощущали себя частью общеевропейского революционного движения, Россию они воспринимали как отсталую страну, на окраине Европы, к тому же отягощенную азиатскими колониями, и опутанную прогнившими путами  полусредневекового абсолютизма. В  статье «О национальной гордости великороссов» Ленин писал: «нам, представителям великодержавной нации крайнего Востока Европы и доброй доли Азии неприлично было бы забывать о громадном значении национального вопроса». Заметим, что эпитет «великодержавный» имеет  здесь у Ленина явно негативный, осуждающий оттенок. Пожалуй, большевики были не лишены определенной национальной гордости, на что В.И. Ленин прямо указывал в упомянутой статье, но это была гордость не за великое государство, а за великое освободительное и революционное движение. Обратимся к словам Ленина: «Чуждо ли нам, великорусским сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно, нет! Мы любим свой язык и свою родину… Нам больнее всего видеть и чувствовать, каким насилиям, гнёту и издевательствам подвергают нашу прекрасную родину царские палачи, дворяне и капиталисты. Мы гордимся тем, что эти насилия вызывали отпор из нашей среды, из среды великорусов». Среди  тех, кого Ленин предлагал считать национальными героями, не было ни Суворова, ни Кутузова, ни тем более Ермака или Ермолова, зато были Разин и Пугачев, Чернышевский и Писарев. 

До революции 1917 года российские социал-демократы, и прежде всего большевики твердо стояли на позиции прав наций, входивших в Российскую империю, на полное самоопределение и в этом их цели вполне совпадали с целями  окраинных националистов, мечтавших о создании самостоятельных государства для своих народов на руинах Российской империи. Да и трудно было ожидать жалости к целостности государства от политиков, которые провозглашали своей конечной целью разрушение и упразднение всех государств и жизнь  самоуправляющейся коммунистической ассоциацией. Да и в  1917 году, когда большевики в лице В.И. Ленина выступили с лозунгом перехода от буржуазной революции к социалистической, речь шла вовсе не о построении социализма в отдельно взятой стране, то есть не о создании российской социалистической державы, как зачастую считают те, кто изучал историю революции по позднейшим истматовским учебникам. Ленин  и в своих статьях 1920-х годов однозначно заявлял, что социализм может возникнуть лишь  в результате пролетарской революции как минимум в нескольких странах. Так, в «Записках публициста» (1921) Ленин писал: «Мы всегда исповедовали и повторяли ту азбучную истину марксизма, что для победы социализма нужны совместные усилию рабочих нескольких передовых стран». Итак, Ленин в 1917 году говорил исключительно о всемирной социалистической революции, которая лишь начнется в России как в слабом звене в цепи мирового империализма, после перехода власти от буржуазного Временного правительства к рабоче-крестьянским Советам. А затем революция эта перекинется на Германию, Францию, Англию, наконец, США, в полном соответствии с утверждениями Маркса, который заявлял, что центром мировой революции станут индустриальные державы Запада, прежде всего, Англия, США и Франция. В «Советах постороннего», написанных за несколько дней до вооруженного восстания и содержащих его подробный план, Ленин восклицал: «Успех и русской и всемирной революции (курсив мой – Р.В.) зависит от двух-трех дней борьбы».
 А в 1920 году Ленин, пока еще верящий в близость мировой революции, заявляет в работе «Детская болезнь левизны в коммунизме»: «После победы пролетарской революции хотя бы в одной из передовых стран наступит, по всей вероятности, крутой перелом, именно Россия сделается вскоре после этого не образцовой, а опять отсталой (в "советском" и в социалистическом смысле) страной». Итак, если в годы Гражданской войны Ленин стремился воссоединить имперские территории в новом государстве – СССР, то во многом потому что, он видел в этом государстве своего рода плацдарм для мировой революции. Отсюда огромные финансовые вливания в европейское рабочее движение со стороны советского правительства даже в самые тяжелые для республики  времена гражданской войны и послевоенного восстановления хозяйства.  Если тогда же Советская власть и Красная армия защищали независимость России от  англо-франко-американских интервентов, то не потому что они были принципиальными патриотами России и противниками западного экспансии, а потому что экспансия эта исходила не от социалистического, а от буржуазного Запада. Правда, надо заметить, по мере того, как перспектива мировой революции становилась все более иллюзорной, а задачи налаживания работы государства и  возрождения хозяйства становились все более близкими и реальными,  большевики волей-неволей становились государственниками-патриотами России.   «Мы Россию отвоевали…, мы должны теперь Россией управлять» - констатировал Ленин. Но вплоть до сталинского национального поворота это все же был не последовательный и принципиальный российский державный патриотизм, а патриотизм на определенных условиях и с определенными оговорками. 

Тогда как же получилось так, что именно большевики, вопреки своей теоретической позиции смогли выступить как государственники и патриоты, что именно большевики воссоздали  и отстроили государственность? 

4. Естественно, воссоединению распавшейся весной-летом 1917 года России были свои объективные причины. Идеологи русского евразийства (П.Н. Савицкий, Н.С. Трубецкой, Г.В. Вернадский, Н.Н. Алексеев) указывали, что наша страна по-своему уникальна. По своим географически-климатическим условиям она сильно отличается и от Европы, и от Азии, в культурах населяющих ее народов есть очевидные параллели бытового поведения, политических традиций, несмотря на религиозные,  расовые и языковые  отличия между ними. Наконец,  наши народы уже более тысячи лет  связывает общая историческая судьба, так как на территории Великой России, начиная со времен скифов предпринимаются периодические попытки создания больших многонародных государств (Скифская империя, Золотая Орда, Московское царство, Российская империя). «Народы и люди, проживающие в пределах этого мира» – писали евразийцы, имея в виду российский мир – «способны к достижению такой степени взаимного понимания и таких форм братского сожительства, которые трудно достижимы для них в отношении народов Европы и Азии».Однако объективные условия сами по себе не гарантируют  реализацию замысла. Многое зависит от энергии и напора действующего субъекта истории. В одном случае обстоятельства могут благоприятствовать, но пассивность, неумение, догматизм, мешают ими воспользоваться, а в другом и обстоятельства не так уж хороши, а цель выполняется. В конце концов и деятели февральской революции и белого движения тоже находились в условиях уникальной российской цивилизации, где, как мы говорили, очень сильны тенденции к интеграции и мирному сосуществованию народов. Но собрали обратно распавшиеся имперские территории  не они, хотя они и искреннее к этому стремились, а большевики, которым первоначально это и не нужно было, и которые делали это вопреки своей программе и под нажимом сложившейся политической ситуации. Объяснений этому несколько. Первое – у большевиков был Ленин. Я не принадлежу к сторонникам «теории героя и толпы» и понимаю, что любой даже самый  гениальный исторический деятель не является демиургом, управляющим историческими процессами по собственной воле. Существуют исторические закономерности, которые невозможно игнорировать. Но они имеют не характер динамических неотвратимых схем, подобным законам природного макромира, а характер тенденций, в рамках которых есть определенная вариативность. В этом ограниченном «пространстве» исторической  свободы и можно политику и общественному деятелю проявить свои таланты. А уж в признании талантов и даже гениальности в политике В.И. Ленина не отказывали ему даже его противники. Он обладал интуицией, способностью недогматично смотреть на вещи и когда нужно идти на компромисс, умением договариваться   и работать с людьми, которые не во всем с ним были согласны. Он сочетал в себе гибкость в тактическом смысле и твердость в стратегическом. Равных ему в этом плане среди политиков тогдашней России не было, да и по сей день нет. Кроме того, он умел организовывать, строить, созидать. Сейчас в рамках черного антикоммунистического мифа, утвердившегося в России вместо прежнего светлого, но не менее упрощенного мифа, Ленина представляют как исключительно разрушителя. Между тем  подобно Петру он был и революционер и правитель-охранитель в одном лице. На это обратил внимание Н.А. Бердяев, который в «Истоках и смысле русского коммунизма» писал, что Ленин: «соединял в себе черты Чернышевского, Нечаева, Ткачева, Желябова с чертами великих князей московских, Петра Великого… был революционер-максималист и государственный человек … когда России грозили хаос и анархия Ленин делает нечеловеческие усилия дисциплинировать русский народ и самих коммунистов.. И он остановил хаотический распад России, остановил деспотическим путем».
 Второе -  в возрождении России после революционного распада сыграли свою роль и особенности партии большевиков. Из всех левых партий того времени – от эсеров до анархистов только большевистская партия представляла собой жесткую организацию военизированного типа, скрепленную твердой дисциплиной и непререкаемой властью руководства. Не случайно ведь Ленин еще на II Лондонском съезде РСДРП так яростно отстаивал редакцию Устава, по которой партия должна была стать диктаторским государством в миниатюре, в противовес Ю. Мартову, который хотел, чтоб партия превратилась  в подобие парламентского или дискуссионного клуба.  Думается, Ленин уже тогда предвидел, что когда разразится  революция и начнется хаос в стране, только такая партия сможет организовать диктатуру, без которой обуздать эту стихию будет невозможно. Дисциплинированность, политическая воля и энергия большевиков признавалась и их противниками, и более того, в таких качествах представителей этой партии они видели причину победы ленинцев. Так, А. Деникин писал впоследствии, уже в эмиграции: «…во всей стране не оказалось кроме большевиков ни одной действенной организации, которая могла бы предъявить свои права на тяжкое  наследие во всеоружии реальной силы».

И третьим фактором превращения большевиков в державников стал приход в партию большевиков в 1917 году и позже широких народных масс, которые были бессознательными патриотами. Вспомним, что все остальные партии кроме большевиков (от кадетов до эсеров) были интеллигентскими. А русская интеллигенция императорского периода, как отмечали еще авторы сборника «Вехи», такие выдающиеся мыслители как С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев, П.Б. Струве и др.  отличалась такой чертой как беспочвенность, оторванность от реальной жизни, постоянное витание в эмпиреях абстрактных, утопических идей, нигилистическое отношение к праву и к государству. Неудивительно, что когда власть попала в руки интеллигентских политиков, выяснилось, что они, блиставшие  на партийных  собраниях, митингах, в газетах как талантливые публицисты и ораторы,  не умеют самого элементарного, что необходимо для восстановления нормальной жизни района, города, всей страны. Один из лидеров  кадетов В.Д. Набоков уже в эмиграции очень красноречиво писал о беспомощности временного правительства, которое за полгода довело Россию до почти полного развала:  «в первое время была какая-то странная вера, что все как-то само собой образуется и пойдет правильным организованным путем… Имели, например, наивность думать, что огромная столица со своими подонками, со всегда готовыми к выступлению порочными и преступными элементами,  может существовать без полиции или с такими безобразными и нелепыми суррогатами как импровизированная, щедро оплачиваемая милиция, в которую записывались и профессиональные воры, и беглые арестанты.  Аппарат, хоть кое-как, хоть слабо, но все же работавший, был разбит вдребезги. И постепенно в Москве и Петербурге начала развиваться анархия». Итак, нужно было организовывать работу учреждений, налаживать водопровод и канализацию, организовывать дееспособную милицию взамен разгромленной, разогнанной полиции, устанавливать в регионах администрацию,  наладить работу промышленности, обеспечить  население городов продуктами. Но людей дела катастрофически не хватало, профессоров права и «золотых перьев» было предостаточно, а бухгалтеров и следователей, увы, не было.  Те же самые разброд и анархия царили впоследствии в стане белых, которые были прямым продолжением Февраля, соединяли в себе лидеров и сторонников именно февральской революции, а вовсе не монархии, как убеждали нас еще недавно. 
 

Большевики же с самого начала делали ставку на людей из народа, пусть косноязычных и не столь искушенных в идеологических дискуссиях, зато обладающих здравым смыслом и практической хваткой, политической волей, готовностью и умением действовать.   Исходя из требований самой партийной программы, большевики вели агитацию не среди студентов и профессоров, а среди рабочих и солдат, многие из которых еще вчера были крестьянами, сохранили крестьянскую смекалку и хватку. А после падения монархии в начале 1917 года численность большевистской партии выросла в несколько раз за счет прихода людей из народа, к этому времени большевики становятся истинно народной партией. Отсюда и их бессознательный патриотизм и государственный и хозяйственный инстинкт… 
 

Следует заметить, что  еще больший уклон СССР в сторону консерватизма и русской национальной идеи, который произошел при Сталине,  также не обошелся без подпитки кадрами снизу. Социальной базой Сталина и сталинистов в их борьбе с другими фракциями в партии – троцкистами, бухаринцами, зиновьевцами и т.д. стал так называемый «ленинский призыв», выходцы из народа, прежде всего, молодежь, пришедшая в партию в 1924-ом  в год смерти Ленина. Оппозиция же и в лице своих лидеров и в лице их сторонников представляла собой старорежимную интеллигенцию, пришедшую в партию еще до революции,  и несущую в себе наряду с героизмом, горячей верой в идеалы, и все негативные уже указанные нами черты интеллигенции эпохи заката царизма – беспочвенность, нигилизм по отношению к государству, непонимание, а зачастую и  презрение к собственному народу. В этом смысле показательно противостояние Троцкого и Сталина. Троцкий был блестящий публицист и оратор, яркий теоретик, обладавший к тому же и некоторыми организаторскими способностями. Троцкий был интеллигентом международного уровня, знавшим несколько европейских языков, одинаково свободно чувствовавшим себя и в Париже, и в Лондоне, и в Нью-Йорке. Но он был чужд России, не понимал ее, недолюбливал, видя в ней отсталую, «неправильную» деспотическую страну. Он ненавидел русское крестьянство как «косную», «реакционную» силу. Для него Россия была лишь трамплином к революции в Германии, Франции, Англии, США. Сталин же воспринимался народом как «свой», «родной». Леон Фейхтвангер, посетивший СССР в 1937 году, писал в своей книге «Москва. 1937» (Скачать книгу целиком можно здесь):   «…Сталин действительно является плоть от плоти народа. Он сын деревенского сапожника и до сих пор сохранил связь с рабочими и крестьянами. Он больше, чем  любой из известных мне государственных деятелей, говорит языком народа». Перед нами вполне объективное суждение стороннего наблюдателя, которому можно верить; книга Фейхтвангера была далеко не апологетической, наряду с восхищением  успехами советского народа, в ней была и критика, не зря ведь книга сразу же после выхода  в свет была в СССР изъята из продажи.   

Сталин победил Троцкого, потому что был народным, российским и русским, а не европейским и интернациональным вождем. Сталин стал живым воплощением того, что большевизм наполнился народным, национальным содержанием, что из идеологии мировой революции, он превратился в идеологию российского  и даже великодержавного, но нового социалистического патриотизма.   

Еще в 1920-е годы П.Н. Савицкий ввел термин «народный большевизм», которым он обозначал широкое народное движение, увидевшее в большевиках единственную силу, могущую спасти Отечество и потому пошедшее за ними. Противопоставлял он этому народному большевизму западнический коммунизм, исповедуемый интеллигентской верхушкой партии, ориентированной на мировую революцию. При этом нельзя просто сказать, что большевики возглавили народный большевизм, дали ему язык и организацию. Большевики сами постепенно переродились под влиянием народного большевизма и немалую роль сыграли при этом гибкость Ленина и народничество Сталина.  Пиком этого перерождения стал конец 1930-х годов, когда за теоретическими спорами между фракциями в партии, облеченными в марксистскую оболочку, скрывалась борьба западнического коммунизма и народного большевизма. Недаром С.Г. Кара-Мурза назвал 1937 год последней битвой гражданской войны. И способность большевиков стать подлинно народной силой, которую они наглядно продемонстрировали, стал залогом превращения СССР из экспериментального государства, где пытались «утопию сделать реальности», как выразился Андре Жид, в славное продолжение российской и русской великой государственности. 

5. Сегодня так называемые белые или правые патриоты, национал-либералы в укор большевикам любят повторять слова П.А. Столыпина: «Вам нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия». Некоторую пикантность этому придет то, что Столыпин произнес эти слова в Госдуме, обращаясь прежде всего к тогдашним либералам и национал-либералам, прежде всего кадетам (которые, действительно, через несколько лет, в феврале 17-го толкнут Россию на путь потрясений). Большевиков ведь в дореволюционных думах было не так уж и много. Но ирония «духа истории» состояла как раз в том, что Россия, доведенная до отчаянного положения бездарным правлением разного рода  либералов и западников, могла стать и стала великой только лишь в результате великих потрясений. Это и есть настоящая диалектика жизни – утверждение империи, Великой России произошло через ее разрушение  и ее  разрушители стали ее созидателями. И такая диалектика проявляется не только в политике, но и везде: развитие идет через превращение противоположностей, через смерть и возрождение. Как писал Гегель, зерно, упавшее в землю, должно  перестать быть зерном, умереть как зерно и превратиться в нечто иное – в росток, чтобы затем в колосе осуществился синтез противоположностей, появились новые зерна. И государство российское в 1917 – 1921 г.г. должно было умереть, распасться, чтобы затем быть снова вызванным к жизни политической волей большевиков, возродиться еще более великим и могучим, чем прежде. 

Так что сегодня всякий патриот, и совсем не обязательно коммунист или даже социалист должен признать праздник Великого Октября по той простой причине, что Октябрь стал прологом не только социалистического строительства, но и  новой великой российской державы.